«Art&signatures» представляют интервью актера, продюсера, театрального деятеля Петара Зекавица, — об искусстве кино, о стиле :
Ирина Верниченко: Стиль чувствуется интуитивно? что такое белградский стиль?
Петар Зекавица: Белград — это многострадальный город, который подвергался разрушением десятки раз. Историки до сих пор спорят, с какого времени делать этот отсчёт: столько он пережил
войн и исторических перипетий.
Тот жилой массив, который мы видим сейчас, построен за последние 200 лет. Это эклектика, это дерзкая, почти случайная смесь разных стилей: от «неовизантийского», «сецессиона», «Арт Деко», «неоклассицизма» — до социалистического «брутализма» бетонных конструкций, и эта гремучая пластика и создаёт тот третий, пятый, «белградский стиль», его дух, это метафизическое присутствие города в городе. И это цепляет глаз.
Париж- очень стильный город, сделанный в определенном визуальном ключе. Любой его
арандисман, квартал, в чем-то похож на другой, пусть они немного отличаются, но в целом соблюдается стиль города. Он укутывает смотрящего в почти сказочный нарратив. Белград же вдохновляет и пробуждает мыслительный процесс совершенно по -другому: он скорее вас провоцирует и поражает своим неожиданным, безобразным китчем и тут же изящным шедевром, скрытым за обветшалым забором. Для меланхоликов и творческих людей Белград — обязательная точка к посещению.
И В: Что такое стиль в кино?
П З: Сложный вопрос, всеобъемлющий. Сложно говорить о кино как грани искусства, и одновременно не говорить про стиль и вкус, потому что они неразделимы. Стиль в кино — это определенный такт и чувство меры в правильной пропорции. Как мне кажется, кинопроекты сегодня – (и я не случайно использую слово «проект») зачастую обезличены, пытаются подражать вкусам самой широкой публики, с одной стороны, и задачам продюсера с другой. Результат — обезличенный продукт, скорее напоминающий доступный по цене йогурт в нейтральной упаковке, на котором просто написано: «Вкус которого вы еще не пробовали».
Другой вопрос: стоит ли его вообще пробовать…? Там где конвейер, там нет места высокому стилю.
Стиль — это прежде всего индивидуальность – индивидуальность режиссера. А сейчас создается впечатление, что режиссеры боятся продюсеров, а те в свою очередь, боятся дать свободу режиссерам. Большая редкость и большое счастье, когда бесстрашие находит должное финансирование.
И В: Вы могли бы назвать свой самый удачный кинопроект?
П З: Если имеются в виду проекты, в которых я принимал участие, то я не могу выделить какой-то один. Не потому ,что я снимался исключительно в удачных проектах, и не потому, что эти проекты были крайне неудачные, а скорее из -за трудности с объективной оценкой.
Лично мне запомнились сериал «Садовое Кольцо» режиссера Алексея Смирнова, фильм Егора Грамматикова «Я оставлю вам любовь», сериал «Вера» сербского режиссера Неделька Ковачича и, пожалуй, постапокалиптическая сказка «Степь» моего друга и соратника Сергея Дьячковского.
И В: Что вам нравится в современной литературе?
П З: Нравится, что можно писать обо всем на свете, не боясь того, что произведение не издадут. Это не ода радости против цензуры, а лишь результат переизбытка материала. На земле фактически восемь миллиардов очень активных авторов – сегодня практически все пишут в заметках в телефоне или в ином пространстве. Если добавить к этому и разные программы, основанные на так называемом «искусственном интеллекте», то современная литература настолько многогранная и пестрая, что даже Иеронимус Босх не смог бы с нее написать картину. Анамнез положения — скорее страх и растерянность и, как следствие, весьма мрачная картина будущего. Одновременно с этим, сегодня молодые авторы могут быстрее о себе заявить и найти своего читателя, особенно если они хорошо пишут.
Могу выделить американского писателя Дэвида Ванна, российского писателя Виктора
Пелевина и сербского поэта Слободана Зубановича.
И В: Растет ли доля искусства в жизни общества?
П З: Могу ошибаться, но мне кажется, что его значение, напротив, уменьшается. Это имеет прямое отношение к тому, что за последние шестьдесят лет на нашей планете нас стало в три раза больше. В три раза «Карл!» Жизнь стала быстрее, дороже и жёстче. Люди не успевают посвятить время даже друг другу, не говоря уже о посещении объектов культуры с целью углубленного изучения дискурсов, нарративов и предпосылок.
И тут же парадокс – как я упомянул раньше, сейчас создается колоссальное количество контента и, очевидно, что кто- то его «потребляет», видит, замечает – стало быть это рост? Можно ли весь этот контент назвать искусством? Скорее нет, чем да. Чтобы контент стал значимым, нужно пройти проверку временем – не одним кликом, постом в телеграмме или где- то там еще, а реальным отрезком времени, в котором наблюдатель, читатель -не важно- вернется вновь к произведению и поймет, что все на месте – и то неизгладимое первое впечатление все еще там – оно трогает, оно заставляет думать, оно вам не безразлично.
И В: У всех есть камера и телефон, и каждый может быть художником, почему в коллекциях музеев лишь несколько имен?
П З: Мне кажется, здесь замешан коммерческий интерес. Владельцы галерей, агенты искусственно держат цену на определенных авторов, и не в их интересах, чтобы выставлялись новые яркие работы пока еще не совсем известных авторов.
И В: Как Вы относитесь к теме новой Венецианской Арт- биеннале « Foreigners Everywhere »?
П З: Мне очень близка эта тема. Кураторы биеннале Адриано Педроса и Роберто Чикута позаимствовали название от Туринского арт движения Stranieri Ovunque начала двухтысячных, которое своим творчеством обращали внимание на растущие провокации правых и ультра правых движений. Я вижу это как смелую и одновременно романтическую попытку открыто поговорить о человеке как индивидууме, о его положении в современном, быстроменяющемся обществе. Кто мы и куда идем? Ощущение иностранца меня преследует всю мою сознательную жизнь – чужой среди чужих и чужой среди своих. Странное и порой выматывающее ощущение. Возможно самое время податься на биеннале (смеется).
И В: Что значит играть главную роль?
П З: Кроме большой ответственности это и необходимость грамотно рассчитать свои силы – не выдохнуться сразу; держать себя в черном теле; не расслабляться. Но прежде всего, это большая радость. Хорошо когда главная роль приходит вовремя к артисту – не слишком рано и не слишком поздно. Но моя главная роль в жизни- это все-таки отцовство…для меня это состояние, похожее на то, как будто я играю сразу три главные роли в трех фильмах одновременно – нужна энергия, стойкость и честность.
И В: Пересмотр исторических догм — есть ли эта тема в современном кино?
П З: Я считаю исторический ревизионизм крайне опасным занятием. Конечно, если идет речь о
сатире или фантастической комедии, то автор имеет полное право сделать Папу Римского китайским Мандарином или Ленина грибом, но это жанровые истории. Сегодня же часть авторов заигрывает с достаточно серьезными темами, которые зачастую им не под силу освоить. Свобода делать что- либо — это прежде всего свобода выбора, в котором можно и нужно в первую очередь не навредить. И неважно, будет ли это пациент в больнице или юный, неподготовленный зритель.
И В: Кого вы считаете самым выдающимся актером в западном кино?
П З: Морис Роне, Джек Леммон, Жанна Моро
В России?
Иннокентий Смокуновский, Наталья Гундарева, Олег Янковский
И В: Вы не любите салонное искусство?
П З: Диалог, который создает салонное искусство, мне не очень интересен, ибо он не продвигает ни рассказчика, ни слушателя к разговору по существу. В таких ситуациях избегаются острые углы, неприятные темы и не прощается любая дерзость. Там нет места бунтарству, экспериментам и ошибкам. Избегается нагота нашей бренной жизни. В 17 веке знаменитый английский философ Гоббс сказал, что человеческая жизнь «коротка, нелепа и жестока», наверное, она такой и осталась за редкими моментами мира и спокойствия.
И В: Вы хотели бы участвовать в «салонном» кинопроекте?
П З: Смотря какого размера будет салон и кто в нем будет фланировать. Разумеется я шучу.
Не хочу быть абсолютно категоричным. Хочу оставаться открытым для мира, для сюрпризов, иногда и для импульсивного принятия решений. Случается, что и в «салонном» проекте есть доля настоящего; доля искреннего недоразумения, которое может заставить зрителей задуматься.
